Налоги - в казну. Оставшийся доход - з/п работникам, вложение в развитие производства и бонусы владельцам бизнеса. Что тебя здесь смущает? Отправлено с моего SM-A800F через Tapatalk
Налоги здесь не причём. Меня смущают бонусы владельцам бизнеса. Раньше это называлось нетрудовыми доходами. Про источники первоначального капитала, так же будет интересно послушать.
Здрасте. Налоги платились и в СССР А владельцы то ничего не делают. Само собой. Какой был твой собственный бизнес то последний? Отправлено с моего SM-A800F через Tapatalk
А что прикажешь делать с рептилоидами? А это каким боком к ветке "История"? Реконструкция... женская. Тут может будет к месту вспомнить, что у нас женщины всегда воевали. Среди предков славян(сарматов) некоторое время была традиция(непродолжительное время, с чем это связано - неизвестно), что если женщина не убила в бою 2-3 врагов, то не имела право на рождение ребенка. И в последствии, когда уже славяне нападали на Восточную Римскую империю(Византию), то среди погибших византийцы видели женщин. То есть, у нас это как бы традиция. Я раньше, лет 20 назад, думал, что только среди русских такое существует, когда баба может так долбануть мужа, что он будет это помнить на всю жизнь, тем более сильных женщин у нас хватает. Но нет. Оказуется, и в кавказских народах такого достаточно. Особенно среди осетин. Не сказать, что осетины в семье подкаблучники, но и женщина имеет свой нехилый вес в семье. Грузины мне самому откровенничали после литры вина на рыло, что "мужчина единоличный хозяин в семье" зачастую это показуха.
Немецкое оружие для Главного храма ВС РФ: путешествие в трофейные закрома Родины https://riafan.ru/1144864-nemeckoe-...vs-rf-puteshestvie-v-trofeinye-zakroma-rodiny ... "Новое оружие, находящееся или бывшее в эксплуатации, исправное и годное к боевому использованию, а также не выработавшее гарантийного ресурса, относится к первой категории. Те же стволы, которые «пойдут» на ступени храма, по словам начальника отдела хранения ракетно-артиллерийского вооружения майора Михаила Хархавкина, занесены в пятую категорию. К ней относится оружие, негодное для боевого использования, и то, восстановление которого технически невозможно или экономически нецелесообразно. Всего из состава хранящегося на базе трофейного стрелкового оружия Вермахта предполагается утилизировать для создания храма по 800 «Парабеллумов» и «Вальтеров», 1200 карабинов 98k и порядка десятка Maschinengewehr 42. Сразу трофеи не пойдут в переплавку. Для начала они будут отправлены в находящийся тут же, на базе, цех технического обслуживания вооружения. Обычно здесь перебирают, обслуживают и, если потребуется, проводят контрольное тестирование тех образцов оружия, которые состоят на вооружении нашей Армии. Это могут быть и автоматы Калашникова, и пистолеты Макарова, а иногда даже морские офицерские кортики, как это получилось в день нашего визита на базу. Конечно, в случае с предназначенными для утилизации трофеями, тестировать их никто не станет. Вместо этого трофейное оружие в цеху разберут. Затем стволы, ствольные коробки, рамки, рукояти и части ударно-спусковых механизмов перенесут к плазмотрону. Плазменная резка гарантированно превратит составные части бывшего грозного оружия в металлолом, абсолютно неспособный к производству выстрела. Как это делается, нам продемонстрировали на примере пары предназначенных к списанию пистолетов ПМ. Лишь после плазмотрона останки пистолетов, пулеметов и карабинов отправятся в мартеновскую печь."
Кровавая неделя в Санкт-Петербурге Я приехал в Петербург утром 22 января1 из Москвы. По Москве ходили смутные слухи о забастовке и называли имя Гапона. Но о том, что готовилось,— никто не имел никакого представления. Проходя по Литейному, я увидел на тротуарах толпы людей; все, задрав головы, смотрели расширенными от ужаса глазами. Я повернулся, стараясь понять, на что они так смотрели, но ничего не увидел. Я почувствовал, что их взгляды скользят совсем близко от меня, не останавливаясь на мне. И вдруг я разглядел, что во всех санях, которые проезжали мимо меня, находились не живые люди, а трупы. Извозчичьи сани слишком малы, чтобы можно было уложить тело: поэтому убитые были привязаны. В одних санях я увидел близко рабочего: черная густая жидкость вытекла у него из глаза и застыла в бороде; рядом с ним другой, в окровавленной шубе, с отрезанной кистью, еще живой, он сидел прямо, а потом тяжело привалился к спинке. В следующих санях везли труп женщины, с запрокинутой назад и болтающейся головой: у нее был прострелен череп. Дальше труп красиво одетой девочки, лет десяти. В этот момент я увидел на небе три солнца — явление, которое наблюдается в сильные холода и, по веровании некоторых, служит предзнаменованием больших народных бедствий. «Это перевозят народ с Троицкого моста»,— объяснил мне извозчик. По инерции я продолжал путь к Васильевскому острову. На Невском — массы народа; нас несколько раз теснили волны бегущих, но за морем черных спин нельзя было разглядеть причины их бегства. Около Исаакиевского собора бивуаком расположились войска, горели костры. Солдаты, чтобы согреться, прыгали на месте, топали ногами, и боролись. В толпе говорили: «Топайте, топайте,— вот так же вы топтались во время войны». Проезжавшим кавалеристам кричали: «Вот она кавалерия, которая отбирает назад Порт-Артур». На Васильевском острове толпы не было, но были патрули. Меня не пропустили дальше Третьей линии. Все было так мирно, что я и не подозревал, что в этот момент на соседних улицах воздвигались баррикады. Когда я повернул назад, меня остановил патруль. Пока я говорил с солдатами, подошел бледный, с дрожащей челюстью рабочий, в истерзанных одеждах, и, обращаясь частью ко мне, частью к солдатам, рассказал, что на Дворцовой площади по толпе были даны два залпа. «Толпа собралась, чтобы увидеть царя. Говорили, будто он примет рабочих в два часа. Было много женщин и детей. На площади войска выстроились, как для встречи царя. Когда трубы заиграли сигнал: «В атаку!», люди решили, что едет царь и стали вставать на цыпочки, чтобы лучше видеть. В этот момент, без всякого приказа, был дан залп, потом другой, прямо в упор по толпе». Солдаты окружили человека и слушали его с тем же выражением ужаса и сострадания, какое я видел на Литейном в толпе, глядевшей на «крестный ход» убитых. В этот момент был отдан приказ, и солдаты ушли... чтобы стрелять, быть может. Я поехал на извозчике в редакцию журнала «Русь»2. Малая Морская и Невский от Адмиралтейства до Полицейского моста были совершенно пустынны. Ни одной души. Вдалеке войска. Как я узнал позднее, эта часть проспекта только минуту назад была прочесана огнем. Сани пропускали везде. И меня пропустили через Полицейский мост между шеренгами солдат. Они, в этот момент, заряжали ружья. Офицер крикнул извозчику: «Сворачивай направо». Извозчик отъехал на несколько шагов и остановился. «Похоже, стрелять будут!» Толпа стояла плотно. Но не было рабочих. Была обычная воскресная публика. «Убийцы!.. Ну, стреляйте же!» — крикнул кто-то. Рожок заиграл сигнал атаки. Я приказал извозчику двигаться дальше. «А не все ли равно, если будут стрелять, разве кто останется в живых?» — сказал он. Он медленно и нехотя поехал, оборачиваясь назад. Едва мы свернули за угол, послышался выстрел, сухой, несильный звук. Потом еще и еще. Улочки, по которым мы проезжали, были заполнены народом и войсками. То мы наталкивались на атакующих солдат, то нас уносило на гребне толпы. На Гороховой мы снова увидели выстраивающиеся войска и опять услышали за спиной залп. Но извозчик ехал, не прибавляя шагу, храня невозмутимое спокойствие. Только когда мы снова выехали на Невский, он повернулся ко мне и сказал: «Сударь, посмотрите, как полиция сегодня напугана. Я на углу не буду разворачиваться, чтобы объехать жандарма, я проеду у него под носом, и он ничего не скажет». Он так и сделал, и жандарм действительно ничего не сказал. Странная и почти невероятная вещь: в толпу стреляли, а она оставалась совершенно спокойной. После залпа она отхлынет, потом снова возвращается, подбирает убитых и раненых и снова встает перед солдатами, как бы с укором, но спокойная и безоружная. Когда казаки атаковали, бежали только некоторые «интеллигенты», рабочие же и крестьяне останавливались, низко наклоняли голову и спокойно ждали казаков, которые рубили шашками по обнаженным шеям. Это была не революция, а чисто русское, национальное явление: «мятеж на коленях». То же самое происходило и за Нарвской заставой, где стреляли по процессии с крестьянами впереди. Толпа с хоругвями, иконами, портретами императора и священниками во главе не разбежалась при виде нацеленных дул, а упала на колени с пением гимна во славу царя: «Боже, царя храни». В редакции «Руси» я встретил военного корреспондента, который только что вернулся из Маньчжурии. Он мне рассказал, что произошло у Полицейского моста спустя несколько минут после моего проезда. «Дав несколько залпов, пошли вперед, рубя шашками направо и налево». Его несколько раз ударили шашкой плашмя, но даме, которая шла рядом, рассекли голову. Толпа спряталась в каком-то дворе. Тогда к воротам привели солдат и выпустили залп в глубину двора, где было множество народу. Только к концу дня начали ясно видеть смысл всего этого. Каждый в отдельности видел лишь часть картины, и только в последующие дни стал охватывать ужас от случившегося, когда уже не происходило кровавых событий. Вдруг, непонятно как, возникла привычка к смерти: такое положение вещей стало вдруг представляться нормальным. Казалось, что так было всегда — каждый мог быть убитым на улице в любую минуту. Как прежде спрашивали у привратника: «Что, сегодня морозно на улице?», так спрашивали: «Сегодня стреляют?», и швейцар отвечал: «Да вот... сейчас рядом на улице две дамы вышли и сели в сани. Обеих убило пулями наповал. Их отвезли в больницу». В народе говорили: «Последние дни настали. Брат поднялся на брата... Царь отдал приказ стрелять по иконам». Вот! Люди, как святые мученики, гордятся своими ранами. Я видел одного на улице в санях, открыв грудь, он показывал рану — вылитый св. Георгий-великомученик. В то же время к солдатам относились без гнева, но с иронией. Продавцы газет, продавая официальные вестники, выкрикивали: «Блестящая победа русских на Невском!» Дразнили офицеров: «Лейтенант, бегите, японцы близко!» В понедельник вечером я подвергся нападению казаков на Садовой. Они выехали галопом с Гороховой, раздалась команда: «Шашки наголо», и они ринулись на тротуары, рубя всех, кто оказывался на пути; а впереди прыгала стайка мальчишек, крича: «Ну, поймай, поймай!», и била стекла и фонари. Темнота распространялась все ближе. Казаки, доскакав до темноты, повернули обратно. Говорили, что в темных улицах стреляли по солдатам, но вообще, никто, нигде не оказывал сопротивления силой, никто не был вооружен, только говорили с упреком солдатам: «Вот так добрые православные!» Но эта неожиданная привычность была лишь видимостью, под которой, чувствовалось, непрестанно и таинственно растет ужас. Попадая на улицы Петербурга, казалось, попадаешь в заколдованный круг, где ты пленник. Всякое действие было парализовано — оставалось только слово. В лихорадочной атмосфере бесед рождались факты легенды, пророческая ложь после рассказа становилась явью. По ночам город полнился голосами, ухо ясно улавливало в ночной тишине крики толпы и треск залпов. И, однако, все молчало. Казалось, звуки жили во времени и ждали. Все были в состоянии галлюцинации. Атмосфера страха, которая сгущалась вокруг последнего из Романовых, заражала всех. Казалось, что кто-то, до совершения грандиозного жертвоприношения, начертил круги и пентаграммы и написал ритуальные заклинания. Перечислялись все знамения царя: японская рана3, катастрофа на Ходынке в момент коронования4, императорский стяг, который обрушился от ветра и убил стоящего рядом с царем начальника полиции Пирамидова, пушечный выстрел в царя, который убил жандарма по имени Петр Романов. Странными путями предзнаменования, которые собирал народ—как три солнца, светивших над Петербургом 22 января,— связывались с повторением исторических фактов перед Великой французской революцией, вплоть до звукового совпадения имени Фулон5. Слова великого князя Владимира: «Мы знаем слишком хорошо историю французской революции, чтобы допустить ошибки, совершенные тогда», ввиду полного параллелизма фактов, пробуждали глубокий фатализм. Кровавая неделя в Петербурге не была ни революцией, ни днем революции. Происшедшее — гораздо важнее. Девиз русского правительства «Самодержавие, православие и народность» повержен, во прах. Правительство отринуло православие, потому что оно дало приказ стрелять по иконам, по религиозному шествию. Правительство объявило себя враждебным народу, потому что отдало приказ стрелять в народ, который искал защиты у царя. Эти дни были лишь мистическим прологом великой народной трагедии, которая еще не началась. Зритель, тише! Занавес поднимается...
Чеченов на митинге послушать - прям упоротые в лучшем виде Самое смешное в том, что потом, когда чеченов оставили "в покое", так они как-то сразу загрустили, бабло-то кончилось Но послушать полезно
как так бабло кончилось? а на какие производственные успехи они тогда Грозный так отгрохали и жируют?
Я имею в виду период их "самостийности" между Первой и Второй войнами. За эти четыре года у них там население заметно загрустило. Дома-то в селах себе поотстроили, а экономики-то нет, работать негде.
На 16:45 мужик в очках говорил дело, в общем - "если вы великая нация, то почему душите, насилуете, ... ?" - а когда "насилие" началось? Перед этим бабушка сказала - "царская россия наших дедов убивала", "советский союз нас вывез в казахстан и киргизию", "а теперь россия хочет в ХМАО эвакуировать". И вот что мне подумалось - все неприятности царской россии, все неприятности военного времени - были заглажены в послевоенное время. Ну, кроме разве межнациональных стычек на почве "чего вы тут, ингуши/чеченцы, делаете на нашей казахстанской земле". Но в самой ЧИАССР - все уже жили себе поживали... И тут пришли дерьмократы... Чубайс не только "убил коммунизм" - он ещё и заново активировал проблему чеченцев и вообще горцев Кавказа, убрав воздвинутую стену между царским прошлым и советским настоящим. Я уж не знаю на сколько смертей чубайс себе "заработал"... если научатся воскрешать в ближайшие N лет, то я не позавидовал бы судьбе чубасоида. ну и ельсинг - пидарас тот ещё екатеринбургский.
